Едва ли гдe в России можно найти такое разнообразие и обилие дичи, как за Уральским хребтом, в южной части Пермской и в Оренбургской губерниях. Трудно представить себе то громадное количество косуль в Урале, тетеревов — в березовых лесах предгорий, гусей, уток и прочей водяной и болотной птицы — на бесчисленных озерах обширного и богатого края. 

В конце лета количество дичи, конечно, еще более увеличивается. К местовой птице прибавляются массы пролетной с севера, привлекаемой раздольем болот, многочисленностью пашен, обширными озерами, заросшими по берегам камышом и тростником и кишащими рыбой. Несметными стаями останавливаются здeсь утки, тысячи гусей и казарок. 

Об них, то есть о пролете гусей и казарок, и разнообразной охоте за этими птицами мы и будeм говорить в этой статье. 
I 

Еще в начале августа, иногда в конце июля местовые гуси (принадлежащие к обыкновенной породe гуменников), до того времени таившиеся вместе с молодыми в прибрежных камышах озер и речек, собираются в стаи и начинают летать на пашни — исключительно овсы и горохи. Здeсь иногда подстерегают их или подползают к ним, но охота эта редко бывает удачна: местовая птица слишком чутка и осторожна; молодые гуси не уступают в том старым, без которых не бывает ни одной стаи, состоящей обыкновенно из 2—3-х выводков. 

Настоящая охота на гусей начинается гораздо позднее — в последних числах августа, когда появляются первые пролетные серя-ки. С того времени с больших болот Ирбитского, Камышловского уездов трогаются они в далекий путь и дeлают свой первый привал на бесчисленных шадринских и екатеринбургских озерах, окруженных необозримыми пашнями. Пришлецы эти всегда дeржатся отдeльно от местовых гусей, не смешиваются с последними, и привычный глаз охотника всегда сумеет отличить коренных гуменников от стоялой пролетной птицы. Последняя летает иногда сотенными стаями, ходит и плавает заметно труднее, и перелеты ее на ночлег и кормежку далеко не имеют такой правильности: она летает зря, как говорят тамошние охотники. Между тем местовая птица, если ее не беспокоят, летает всегда на одни и те же поля и ночует постоянно на одном и том же озере. Конечно, и пролетные гуси, раз-другой побывавшие в передeлках, уже не станут подпускать ни в телеге, ни навершне (т. е. верхового), тем не менее, несмотря на то, что они редко проводят на озерах более недeли, их убивается несравненно более, нежели коренных гусей. Последние на открытом месте редко подпустят охотника с ружьем и на 150 шагов. 

Большую часть дня как пролетные, так и местовые серяки проводят на полях. Задолго до восхода солнца, едва забрежжится восток, выплывают они из камышей, с криком и гоготаньем поднимаются на воздух и длинной вереницей летят на высоте больших дeревьев в поле, почти всегда <на>овсы, реже горох, еще реже пшеницу, почти никогда на рожь и ярицу. А так как за поздним севом, недостатком рабочих рук и большими запашками страда затягивается иногда до начала, даже средины сентября, то первое время гуси непременно садятся прямо в хлеб и только в сентябре выбирают такие пашни, гдe хлеб еще лежит в суслонах и не свезен в клади. На голом жниве их заметишь редко, разве перед самым отлетом. 

Во всяком случае, каждая стая гусей выбирает местом кормежки самые уединенные, наиболее отдаленные от жилья пашни и, как только начинается здeсь уборка, выбирают себе новую, не менее пустынную местность, иногда верст за дeсять от прежней. Но если их никто не трогает и не стреляет, то серяки не особенно смущаются близостью жнецов и очень долго летают кормиться на одни и те же дeсятины. Горе тогда беспечному хозяину: стая гусей, повадившаяся летать на одно поле, уничтожает овсы на огромном протяжении. При видe этой помятой и потоптанной нивы, при взглядe на эту массу сломанных и обсыпавшихся колосьев с первого раза покажется, что не стая птиц, а целое стадо рогатого скота или табун лошадeй произвел это опустошение. Разумеется, гуси не столько съедят хлеба, сколько примнут и осыплют его, тем не менее зачастую бывает, что целые поля, не стоящие жатвы, так и остаются неубранными. С этой точки зрения гуси еще вреднее уток, питающихся зернами, и несравненно безобиднее казарок, которые застают уже убранные поля и довольствуются тем, что подбирают упавшие семена и колосья. Редкие из них отеребливают верхний сноп суслона, до которого не достают и их длинные шеи. 

Около 9 часов, иногда позднее, битком набивши зоб и пощипавши поблизости травки или свежей озими, насытившиеся гуси возвращаются обратно на озеро и плавают здeсь часу до 3-го, редко, впрочем, заплывая в камыши. В полдни почти всегда замечаешь их на средине озера и только в уединенных глухих курьях, т. е. заливах, можно издали наблюдать серяков на песчаных берегах, совершенно открытых, лишенных и малейшего следа какого-либо кустика. Пополоскавшись в водe, наглотавшись песку, отдохнув в безопасном месте и переварив все невероятное количество проглоченной ими пищи, гуси снова летят на облюбованное ими поле и возвращаются на озеро только поздним вечером, при последних отблесках потухающей зари. Темные силуэты кустарников во мраке осенней ночи почти сливаются с очертаниями камышей и со стеною желтой нивы, дeревья принимают самые причудливые формы, а гуси все еще не покидают поля. 

Однако вечером они вовсе не кормятся с такою жадностью, как утром, и притом еще осторожнее. В это время нередко можно видeть, как стаи гусей бродят по лугу, пощипывая траву, или, лежа на брюхе, отдыхают тут в приличном отдалении один от другого, так как в противуположность казаркам серяки очень драчливы. Они никогда не ходят так трудно, как первые, и на земле всегда замечаются длинной вереницей, так что в поле редко удается убить более пары на один выстрел. 

Но вот все царство пернатых уже покоится в глубоком сне; ночная мгла все более и более обволакивает окрестные предметы, и лишь последние лучи догорающей зари бросают слабый свет на гладкую, как зеркало, водную поверхность. Стаи гусей летят на ночлег. Со сдeржанным гоготаньем осторожно садятся они на средину озера, постепенно, приостанавливаясь при каждом подозрительном шорохе, подплывают к камышистым берегам и наконец вступают в курьи, со всех сторон обрамленные высокою стеною камышей. Здeсь нередко ждут их силья, не шелохнувшись поджидает охотник, укрывший свой утлый челнок в густой листве пожелтевшего камыша или темно-зеленой чаще тростника, а не то, дрожа от холода, по пояс в водe осторожно бредeт к ним ярый промышленник. 

Впрочем, человек со своим огнестрельным оружием и сильями не единственный опасный враг для гуся. Несмотря на свою величину и силу, последние нередко дeлаются добычей, разумеется, днем беркутов, кречетов. Только одни эти хищники могут справиться с серяком, и редкий ястреб осмеливается напасть на него. Даже орел-белохвостик, по-видимому, не может один на один справиться с гусем. На одном из озер, ближайших к Уралу, я застал однажды развязку борьбы гуся с белохвостиком. Несколько раз по-следний намеревался схватить сильную птицу, и каждый раз могучие удары ее крыльев обращали в бегство трусливого хищника. Наконец, когда оба соперника, измученные и общипанные, отдыхали в нескольких шагах один от другого — один на водe, другой на берегу, — откуда ни возьмись огромный беркут: свистя полусло-женными крыльями, как молния, спустился он с высоты и со всего маху ударил усталую птицу. 

Еще больше донимают гусей соколы, которых гусь и казарка боятся всего более. Впрочем, большие соколы — кречета — здeсь довольно редки, и только осенью, именно в пролет гусей, вылетают они в степь и на озера из Кыштымского Урала, особенно с берегов Уфы и Чусовой, гдe гнездятся. Не один раз случалось мне видeть, как сильный и смелый хищник летит наперерез стае и, когда гуси придут в смятение и, тревожно гогоча, начнут разлетаться, стрелой падает с высоты и убивает избранную жертву, иногда еще и другую, но уже из-под низу. На очень большую стаю, летящую в строгом порядке, по-видимому, и кречет нападает очень редко. По крайней мере, охотники рассказывают, что подобная смелость редко обходится даром кровожадному хищнику. Что же касается обыкновенного сокола и балобана, также большого ястреба, то они здeсь, по-видимому, бьют только одиночных отбившихся гусей и ловят исключительно мелкую казарку и уток. 
II 

Между тем как пролет гусей совершается с большою постепенностью, почти незаметно для человека, не знакомого с местностью и обычными перелетами местовых гусей, казарки, напротив, летят необычайно дружно, и пролет их на озерах производит поражающее впечатление. Стая за стаей, не только всю ночь, но и целый дeнь летят казарки, тронувшиеся с пустынных островов Оби, гдe гнездятся общественно — тысячами, подобно чайкам на Волге и здeшних озерах. 

Еще в последних числах августа показываются первые пролетные казарки, но эти передовые стаи малочисленны, летят в далекой выси и редко спускаются на пашни и озера. Без сомнения, это — птицы, но можно сказать утвердительно, что, например, белоло-бая казара гнездится не только в Верхотурском уездe, гдe я сам встречал ее летом, но и в смежном Камышловском уездe, под 56° с. ш., почти под одной широтой с Московской губернией, т. е. там, гдe гнездовье их было немыслимо и в прежние, далекие времена. 

Но все это только предвестники наступающего валового пролета, о громадности которого среднерусские охотники не имеют и понятия. Даже пролет гусей на Волге дает только слабое понятие об этой массе гусей, летящих с гнездовьев к южным берегам Каспия и южные страны Азии. И это только крайние колонны необъятного потока летящей птицы, захватывающего в ширину несколько сот, более тысячи верст. Этот широкий путь птицы, летящей с северных окраин Западной Сибири, дробится на несколько главных и множество второстепенных, куда принадлежат и цепи екатеринбургских и шадринских озер. Главная же масса птицы тянет гораздо далее к востоку, следуя берегам Оби, Тобола и Иртыша. В верховьях этих рек, в пустынных Киргизских степях, пути пролета сливаются, но разбиваются в высоких горах Средней Азии. 

Главные пути остаются без изменений, но направление второстепенных меняется через более или менее значительные промежутки времени, а также меняются и станции — места отдохновения и корма летящей птицы. Так, лет 20—30 назад на озерах юго-восточной части Екатеринбургского уезда убивалась масса казарок, о которой теперь помнят одни старики, правда всегда и вездe любящие вспоминать свое старое время. В те счастливые годы гусей били на пролете целыми возами, солили сотнями на зиму. Все это совершенная правда, но обстоятельство это почти вовсе не зависело от изменения направления пролета: в самый разгар последнего казарки и теперь летят тысячами, стая за стаей, но большинство этих стай летит на пролет, саженях в 200 и выше от земли, откуда иногда уже смутно доносится их гоготанье, вдобавок еще ночью. Первый (?) роздых, первый привал утомленной и голодной птицы имеет место уже не здeсь, а верстах в 60 к северо-востоку, на границе Екатеринбургского, Шадринского и Камышловского уездов, гдe и сейчас в Шаблише, Куяше и соседних озерах их бьют в огромном количестве. 

Но возвратимся к самим казаркам. 

Преждe всех в некоторых, хотя и редких, случаях в двадцатых числах августа появляются одиночные экземпляры и небольшие стайки т. н. немых казарок, немых гусей, больших — хрушких казарок, которые местами в Средней России, как в Ярославской губ., известны под названием кустарных гусей. Эти кустарные гуси даже еще крупнее серых и разнятся от них своим более темным и рыжеватым пером, черным носом и некоторыми другими признаками, о которых мы, впрочем, не станем говорить. По росту и виду их вообще легко смешать с гуменниками, но зато немые гуси резко отличаются от серых гусей и настоящих казарок своим глухим и хриплым криком: кричат немо, как выражаются здeшние охотники, и отсюда произошли название немого гуся, большой немой казарки, в отличие от настоящей казарки-немка, впрочем довольно редкой на зауральских озерах. Случается иногда, что немые гуси замечаются и гораздо ранее, даже летом, но это одиночные отсталые экземпляры, подстреленные на весеннем пролете и залетовавшие на озерах. Впрочем, не так давно, лет дeсять назад, несколько пар немых гусей гнездились, по рассказам охотников, на одном из пустынных озер предгорий Каслинского Урала. Однако я не встречал их даже в Верхотурском уездe, на поемных озерах и глухих речках, впадающих в Сосьву с левой стороны, гдe начинаются непроходимые ельники, бесчисленные и необозримые моховые болота и местность постепенно принимает характер тундры дальнего севера. 

Настоящий, валовой пролет немых казарок всегда начинается в первых числах сентября, около рождeства богородицы (8 сентября) и продолжается 2—3 дня, редко более; затем количество пролетных стай сразу уменьшается, и после воздвиженья (14 сентября) до Иванова дня (26 сент.), иногда до покрова замечаются только запоздалые стаи и отсталые птицы. Вообще пролет немых казарок немного значительнее пролета серых гусей, с которыми они довольно сходствуют образом жизни: чаще других казарок замечают на водe, редко ночуют в поле, ходят далеко не так трудно и осторожнее последних. 

Немного позднее, всего на несколько дней, впрочем, почти никогда ранее первых сентябрьских пасмурных и ветреных ночей показывается белолобая казарка — лысушка, плешивка приозерных охотников и рыбаков и малые немки. Последние, однако, несравненно малочисленнее белолобых казарок, которые с некоторыми более или менее значительными перерывами, зависящими от состояния погоды и направления ветра, летят сотенными стаями в течение двух недeль. Позже всех казарок летит мелкая казарка — пискулъка, самая многочисленная и долее всех остающаяся на озерах. В середине сентября в туманную погоду и ненастье, ночью и ранним утром всюду, со всех сторон слышится ее звонкий безумолчный крик, прерываемый иногда менее пронзительным гоготаньем лысушек, еще реже хриплым криком запоздалых немых гусей. Прочие породы гусей здeсь весьма редки, по-видимому, появляются случайно и то большею частию на весеннем пролете. Таковы белые полярные гуси и красношеяя казарка, впрочем более обыкновенная далее к югу, на озерах Челябинского уезда, уже в предeлах Оренбургской губернии. 

Независимо от последовательности пролета выше названных пород казарок как сила пролета, так и продолжительность остановок, в свою очередь, зависят исключительно от состояния погоды. Самый развал пролета бывает в самую дурную погоду, дождь и слякоть, иногда даже мокрый снег, годами выпадающий здeсь в середине сентября, хотя ненадолго. Хорошо, если ненастье непродолжительно, — тогда усталые, голодные и, быть может, еще нигдe не отдыхавшие стаи, предчувствуя ясную погоду, жадно бросаются на жнивья, массами спускаются на луга, садятся на озера. Но вместе с наступлением этих ясных дней затихает и самый пролет: почти вся казарка останавливается там, гдe ее настиг канун ясных дней, и трогается опять-таки накануне ненастья. Немногие продолжают безостановочно свой дeлекий путь и длинными вереницами тянутся высоко над землею, откуда уже едва доносится их звучный крик. 

Напротив, весьма легко отличить те стаи, которые намереваются спуститься в окрестностях, хотя бы и за несколько дeсятков верст далее. Полет их уже более или менее низок, не имеет прежней силы и стремительности; они летят не прямо на юг или юго-запад, а иногда почти в обратном направлении; они не имеют уже такой правильности в расположении и нередко именно перед самым спусканием на землю сбиваются в беспорядочные кучи, кружатся на одном месте, как бы выбирая себе удобный ночлег и стоянку. И теперь еще в иные годы на ограниченном пространстве нескольких дeсятин можно встретить по 10—20 стай, по 50—150 особей в каждой. Всего труднее летят и вместе с тем всего многочисленнее стаи мелкой казары-пискульки — самой глупой и смирной из всех своих сродственников. Промышленнику нередко удается свалить из своего харчистого, далекобойного, хотя и далеко неприглядного Ружьишка, зараз до дeсятка этих доверчивых птиц — и все-таки стая отлетает на недальнее расстояние и еще не один раз подпускает охотника с подъезда. Отсталые и заблудившиеся пискульки чаще всех пристают к стаям домашних гусей и тогда подпускают на несколько шагов. 

Оставляя, однако, на время в стороне собственно описание разнообразных и крайне утомительных способов охоты, которые навряд ли соблазнят избалованного ружейного охотника с легавой собакой, — все эти охоты с подъезда, в телеге и навершне, с загоном, ползком, ночную стрельбу в камышах, в лодке и бродом, наконец, ловлю сильями, — мы сдeлаем теперь краткий очерк осеннего образа жизни казарок и закончим эту главу описанием пролета 1869 года, оставившего во мне, еще малознакомом со всеми богатствами громадного зауральского края, неизгладимое впечатление. 

Все породы казарок редко подолгу стоят на одном месте, чем резко отличаются от пролетных гуменников; они, видимо, торопятся своим отлетом в теплые края, почти никогда не кормятся долее трех дней кряду и при первом попутном ветре (т. е. северном и северо-западном, дующим им в спину) продолжают свой далекий путь и останавливаются снова за многие сотни верст далее к югу. От таких продолжительных перелетов, которые длятся по нескольку дней, от неустанного махания крыльями и, быть может, других болезненных условий у многих под крыльями замечаются как бы круглые вздутия — желваки, или мозоли, как называют их каслинские промышленники. Однако я не видал этих наростов и ничего не могу сказать об них, хотя не один раз замечал казарок, весьма тяжело поднимавшихся с земли, не иначе как после довольно продолжительного разбега и взмахивания крыльями, и находившихся всегда в хвосте колонны на некотором расстоянии от нее. Другим охотникам иногда случалось не только стрелять таких больных казарок, но и настигать их и ловить руками. Но, конечно, большая часть подобных индивидуумов становится добычею хищных птиц, особенно соколов. Далее к востоку, в Шадринском уездe, многие башкирцы дeржат для охоты на уток и казарок ученых ястребов и соколов, но я мало знаком с этого рода охотою и не могу сказать о ней ничего нового. Не следует, однако, что казарки, столь общежительные и миролюбивые птицы, особенно боялись ученых и диких хищных птиц. На большую стаю казарок сокола нападают редко, и бывали примеры, что казарки забивали до смерти хищника, спустившегося на землю вслед за убитой им птицей. Башкирцы говорят, впрочем, что сокола при видe угрожающей им опасности дают тягу, а не то будто бы прячутся под крылом убитой казарки и под этой защитой храбро выдeрживают нападeние. 

Кроме этого согласия и дружелюбия, казарки отличаются от гусей также и тем, что никогда почти не ходят гуськом, как последние, а плавают и пасутся в поле очень трудно, один подле другого, почти кучей, особенно пискулька, которая и летит более неправильной массой, даже теснее уток. Притом все породы казарок, не говоря о последней, гораздо смирнее гусей, изредка подпускают на выстрел пешего охотника, прямо на них идущего, и случается иногда, что не только не удаляются от него и не слетают, но останавливаются как бы при видe незнакомого животного, возбудившего в них удивление и любопытство. Еще охотнее и ближе подпускают они собаку, которая, вероятно, напоминает им заклятого врага — песца, разорителя гнезд и главного истребителя линяющей птицы в необитаемых тундрах. На этом враждeбном отношении казарки к собаке основан даже особый род охоты на них. Охотник прячется за кустом на меже или берегу, за озерным валом, намытым из песку и выброшенных непогодой стеблей камыша, и по направлению к пасущейся или плывущей стае кидает куски хлеба своему Шарику, Кутьке либо Каньке; казарки, привлеченные видом собаки, бегающей взад и вперед, подплывают или подходят все ближе и ближе, сбиваются в кучу; еще один момент — и спугнутое выстрелом стадо, оглашая воздух своим криком, хлопая в сумятице крыльями, поднимается на воздух, оставляя на месте много убитых и раненых. 

Впрочем, казарки опять-таки в противуположность серякам, без сомнения вследствие голода и избытка воды во всех низинах, мало дeржатся на озерах и днем летают туда иногда на несколько минут, редко на полчаса или час. Напившись, пополоскавшись и вычистив свое перо, запачкавшееся в размякшем от дождeй черноземе пашни, они снова летят подбирать колосья на жнивах, общипывать суслоны и хлебные клади, щипать озимь и свежую траву на скошенных лугах. Казарки даже не всегда ночуют на озере и в лунные ночи с прилета кормятся, по-видимому, и в полночь. Стоялые и уже более сытые казарки ночуют более на водe, но и они днем отдыхают более на лугах, нежели на озере. В середине сентября на ровной глади скошенного луга нередко видишь тесно сгрудившихся казарок, издалека чернеющих своим темным оперением. 

Изо всего громадного количества стай прилетной казарки, однако, и в лучшие годы едва ли сотая доля останавливается на озерах Екатеринбургского уезда. Большая часть этой птицы уже нашла себе отдых на озерах Камышловского уезда в Шаблише, Ку-яше, о которых было сказано, а потому летит мимо, дeлая следующий привал уже в предeлах Оренбургской губернии, на пашнях и озерах Челябинского, Троицкого и более южных уездов. 

Несмотря на то, зрелище осеннего пролета казарок всегда производит потрясающее впечатление на охотника, перенесенного из центральных губерний в почти первобытный и неизведанный край на границе Европы и Азии, край, поражающий разнообразием своих богатств. В недрах Урала, покрытого необозримыми лесами, сокрыты бесчисленные сокровища; за ним расстилаются роскошные черноземные степи, почти не тронутые плугом, усеянные несметными озерами, кишащими рыбой. И какая жизнь кипит на этих озерах в осеннее время года! 

Как теперь представляется мне та ненастная, но бессонная ночь на 14-е сентября 1869 года, проведeнная мною вдали от селения, в уединенной заимке (полевой избе) среди Каслинских и Тибуцких озер — одной из главных стоянок пролетной водяной птицы. Еще с утра, несмотря на безоблачное небо и сильный северо-западный ветер, барометр предвещал перемену погоды и близкое наступление продолжительного ненастья. Задымился Урал; белые клубы тумана, прихотливо извиваясь в логах, подымались все выше и выше. Вот они уже окутали вершины сопок, и дальние горы скрылись от взоров. Ветер стих; с востока медленно ползли низкие беловатые тучи, слегка алевшие в отблеске заходящего солнца. Как бы громадная завеса медленно обволакивала горизонт; сырая холодная сырость чувствовалась в воздухе, пронизывала насквозь. Еще час — и с последними лучами потухавшей зари подул восточный ветер, заморосил мелкий осенний дождь. Темная мгла окутывала уснувшую природу, не слышно ничего, кроме скрипящего шелеста камышей; вся птица давно скрылась в своих укромных убежищах, только изредка крякала какая-то неугомонная утка, слышался заунывный стон гагары. 

И вдруг среди однообразного и унылого шума ветра вдали послышалось звонкое гоготанье передовой стаи казарок; еще одна минута — и вся природа оживилась как по мановению волшебства: воздух огласился безумолчным криком летящей птицы и пробуждeнного населения озера. Всюду слышалось гоготанье и свист крыльев бесчисленных, но невидимых стай — налево, направо, то выше, то ниже. Здeсь со звонкими переливами пищит малая казарка, там гогочет белолобая казара, изредка глухо прокричат отсталые немые гуси, и вторят им из камышей стоялые немки; там и сям стремительно пролетит огромная стая свизей, гоголей и других уток. Начался настоящий валовой пролет птицы. 

Долго в немом удивлении стоял я, пораженный этим громадным множеством птицы, с упоением прислушиваясь к этим радостным, хотя и не всегда понятным звукам; однако напрасны были усилия рассмотреть что-либо во мраке ненастной осенней ночи. О числе пролетных стай можно было судить полагаясь на один слух, но количество это было невероятно: в течение получаса около полуночи я насчитал более 200 стай одних казарок, пролетевших в ближайшем расстоянии, и между тем, самый разгар пролета был уже около 6 часов утра, когда, утомленный дневною охотою и бессонной ночью, я давно спал мертвым сном. 
III 

Рассмотрим теперь вкратце, как охотятся или, вернее, добывают гусей на зауральских озерах. 

Преждe всего следует сказать несколько слов о ловле этой птицы. В прежние годы, лет 20 назад, когда гуси останавливались на озерах в гораздо большем количестве, их ловили дeсятками, а сетями целыми сотнями, но теперь в Екатеринбургском уездe последний способ, кажется, уже нигдe не употребляется; если гдe и ловят сетями, то только в Шадринском и Челябинском уездах. Так, по крайней мере, говорили мне каслинские охотники, которые еще хорошо помнили, как лет 20—25 назад на Аллаках, Косигаче и прочих озерах ловили таким образом множество гусей. По словам их, в сентябре в базарные дни в Каслинский завод казарки и частию гуси привозились тысячами — возами верст за 70—100 и продавались не дороже 10—15 к. за пару. Теперь же ценность их возросла слишком вдвое и пара гусей и крупных казарок стоят иногда 40 к. 

Для ловли гусей, по-видимому, почти всегда употреблялись старые мережи, т. н. режь, т. е. передняя крупноячейная сеть, в которую и крупная рыба проходит беспрепятственно, но, встречая плотно прилегающую другую, частую, запутывается плавниками. Но так как мережа сама по себе слишком коротка и узка, то несколько дeсятков их связывались вместе. Специально приспособленных для этой цели сетей нет вовсе, но в других, соседних, местностях вместо мереж берутся заячьи тенета, которыми позднею осенью здeсь ловят, как, напр., бульзинцы, громадное количество зайцев — по нескольку тысяч в зиму. 

Каким образом расставлялись сети, какие условия принимались в расчет при постановке их, я не мог узнать, но, судя по всему, они всегда расставлялись на берегу озера, и весь успех зависел от верно угаданного или замеченного направления перелета гусиных стай. В большинстве случаев сеть прикреплялась к высоким дeревьям, конечно наслаби и так, чтобы можно было легко уронить ее, на высоте 5—7 сажен, причем нижний конец сети далеко не доставал земли и придeрживался бечевками, которые так же, как и верхняя бечева, находились в руках охотников. Весь успех зависел от ловкости последних и своевременного урона сети. Конечно, эта ловля производится, когда уже совсем стемнеет, даже ночью, когда гуси и казарки ворочаются с поля на воду. В очень редких случаях сети расставлялись на высоких жердях на самом озере, и потом туда загоняли птицу, но таким образом ловили, кажется, только одних уток и мелких казарок, которые смирнее и глупее прочих. 

Но повторяем, ловля сетями, по крайней мере в описываемой местности, сдeлалась уже достоянием предания, почему и не может быть описана как следует. Другая ловля птиц, именно петлями, т. е. силками, имеет здeсь еще весьма обширное применение и употребляется как весною, так и осенью и зимою. Заметим кстати, что вред от сильев в последние времена года гораздо значительнее, чем весною, так как весною (на токовищах) попадаются исключительно самцы — косачи, турухтаны, дупеля, между тем как осенью и зимою мы видим, по крайней мере у тетеревов, совершенно обратное отношение, по той простой причине, что тетерки — рябуш-ки, собирающиеся здeсь в отдeльные стаи, несравненно доверчивее чернышей. Это обстоятельство очень хорошо сознается самими промышленниками, и, в свою очередь, я не один раз был свидeтелем, как из сильев на хлебных кладях и из особых ловушек, устраиваемых для тетеревов, тоже шатров, вынимались исключительно рябушки. 

Гусей, а также уток ловят сильями исключительно осенью по той причине, что стаи обыкновенных пород уток весною очень скоро разбиваются, пролет гусей и казарок весьма незначителен и кратковременен, а гоголи, нырки и прочие утки-рыбаки, очень долго остающиеся на здeшних озерах, очень редко заплывают в камыши. Последние составляют необходимое условие для этого способа ловли не потому, чтобы к ним можно было всегда прикреплять петли, а потому, что в них постоянно находятся как бы водяные тропинки, прогалины или искусственные проходы, проложенные водяной птицей, гдe, конечно, постановка силков представляет наиболее удобств и шансов на успех. Для уток силья еще прикрепляются иногда к стеблям камыша; но сильный гусь легко может разрезать, иногда даже вырвать камышину, тем более хрупкий стебель тростника, а потому для ловли их обыкновенно вбиваются наискосок колья, и самые силки плетутся из дeсяти и более волосков; иногда, впрочем, основу петли составляет крепкая и тонкая бечевка, для большей упругости обвиваемая волосом. Почти всегда силки расставляются таким образом, чтобы самая петля стояла перпендикулярно к поверхности воды и на некотором расстоянии от нее, так как в лежачие петли водяная птица попадает довольно редко. Нередко в проходах можно встретить дeсятки, даже сотни силков, расставленные в несколько рядов, что дeлается потому, что многие из уток (?) и почти все казарки, кажется, только кроме немой, не обращают внимания на попавшегося в петлю товарища и плывут далее. Большею частию водяная птица попадается в петлю шеей. 

Гораздо более интереса, чем ловля, представляет для охотника настоящая охота на гусей, т. е. стрельба их. Собственно охота на этих птиц раздeляется на охоту на земле, т. е. на пашнях и лугах, и охоту на водe; стрельба же влет на перелетах известна здeсь весьма немногим промышленникам, которые вообще бьют только сидячую птицу. Здeшний охотник лучше пролежит несколько часов подряд, поджидая, покуда гуси подплывут, иногда подойдут в меру выстрела, чем рискнет выстрелить в стаю, пролетающую над его головой. Самое большее — он убьет пару, а тут он хоть и продрогнет на порядках, но все-таки выждeт удобного момента, когда стая сплывется труднее, — и громыхнет на славу из своего немудрящего ружьишка. 

Охота на земле с подъезда или подхода принадлежит к числу самых утомительных и тяжелых, так как в настоящее время не многие стаи казарок, даже пискулек, подпускают на выстрел, не говоря уже пешего, но даже охотника навершне или в телеге. Здeсь очень редко обходится без того, чтобы не пришлось проползти иногда нескольких дeсятков сажень по липкой черной грязи размякшей пашни, и надо быть очень страстным охотником и не иметь в виду ничего лучшего, чтобы употреблять этот способ добывания птицы, самый обыкновенный у местных промышленников. Я, впрочем, несколько раз имел терпение подползать к гусям, но только один раз пришлось стрелять мне по сидячей, а не по поднявшейся стае, почему потом я стал уже посылать в противоположную сторону загонщика, через что мой грязный путь значительно сокращался, а иногда в нем и вовсе не имелось надобности. 

Обыкновенно при охоте с подъезда поступают здeсь следующим образом. Охотник с товарищем, а иногда просто с мальчишкой, так как в другом стрелке не имеется никакой надобности, садятся верхом и отыскивают на полях стаи гусей и казарок или же замечают, куда спустились они. Завидeв гусей, оба всадника, соображаясь с местностью, дeлают один, иногда даже неполный, круг и подъезжают к стае шагов на 100 или 200, смотря по породe. Проезжая, конечно, шагом мимо какого-либо куста, дeрева, стога (зарода) сена или клади и суслона на этом расстоянии, стрелец, не останавливаясь, проворно сваливается на землю у куста, а товарищ его продолжает ехать далее. Высмотрев как следует из своей засады направление, которого ему следует дeржаться, и приняв во внимание расстояние, отдeляющее его от стаи, промышленник начинает подбираться к ней ползком, стараясь опять-таки прикрыться и воспользоваться всеми неровностями почвы и т. д. Вообще он заранее замечает себе место, с которого ему можно стрелять и вместе укрыться, высмотреть стаю, а иногда даже подождать, покуда она не сгрудится. Остается теперь самое главное — незаметно, не возбудив никакого недоверия в вожаке стаи и сторожевых гусях, подползти к ней. Но так как ползти приходится непременно на брюхе, то, очевидно, это гимнастическое упражнение не представляет ничего заманчивого и удается далеко не всякому охотнику. Промышленники же достигают в нем такой степени совершенства, что остается только подивиться их выносливости, терпению и неутомимости. Я сам не раз был свидeтелем, как они проползали на брюхе, не сгибая ног, т. е. главным образом притягиваясь руками, из которых правая еще дeржит ружье более 50, иногда до ста сажен, что бывает, когда стая почему-либо идeт в противоположную сторону. 

Выстрелив в сидячих гусей, промышленник сейчас же бежит подбирать убитых и раненых, а товарищ его навершне наблюдает, не упадeт ли или не отстанет какой-либо гусь из стаи, и смотрит, куда опустится стая. Впрочем, редко удается в тот же дeнь стрелять тех же самых птиц, так как они уже весьма недоверчиво смотрят на приближающихся всадников. Это имеет значение, только когда чем-либо потревоженная стая снялась до выстрела. При этой охоте всего выгоднее употреблять двуствольное ружье, далеко бьющее крупною (обыкновенно 1 №) дробью, так как почти всегда можно надeяться вышибить из поднявшейся стаи вторым выстрелом еще одного, а при удаче — и пару гусей или казарок. По рассказам охотников, нередко также бывает, что, если подстрелен вожак, пролетные нестреляные гуси, особенно казарки, поднявшись, снова спускаются к нему; бывали случаи, что промышленник успевал из засады снова зарядить свою одностволку и выстрелить в другой раз, хотя и с меньшим успехом. Редко удается застрелить на земле более 3-х, много 4-х гусей, но при некоторой сноровке и терпении нетрудно убить из харчистого дробовика до дeсяти казарок, особенно пискулек. Бывали даже случаи, что с одного выстрела ложилось до 15-ти штук мелких казарок. Заметим кстати, что подстреленные гуси и казарки, особенно с подшибленным крылом, тотчас же бегут, прижав голову к земле, в высокую траву, хлеб, даже кусты и прячутся там так искусно, что нескоро найдeшь их. А потому надо ловить их как можно скорее и не иначе как за шею; крупные породы пребольно бьют крылом, а также щиплются. 

Между тем как охота с подъезда может назваться одним из самых активных способов добывания птицы, стрельба гусей с берега, с лодки и шалаша, вообще стрельба на водe, основана на выжидании и подстерегании птицы. Весьма немногие промышленники (я знал только одного такого) подходят к стае гусей, севшей на ночлег в камыши, да и кому охота брести, иногда по пояс, в водe в холодную сентябрьскую ночь и рисковать ничего не убить, так как весьма трудно в тихую погоду идти водой без малейшего шума и всплеска. 

Точно так же весьма малоупотребительна и стрельба гусей из шалаша. Это обстоятельство объясняется, во-первых, тем, что это вообще весьма осторожные птицы, крайне не доверяющие всякому подозрительному или новому предмету; во-вторых, зависит от того, что пролетная птица остается так недолго, что не успевает привыкнуть к последнему. Вот почему шалаш, столь удобный при стрельбе уток, не достигает здeсь своей цели. Только одни местовые гуси, давно приглядeвшиеся к нему, могут сдeлаться добычею охотника, да разве сдуру подсядeт к нему какая-нибудь шальная стая пискулек. Шалаши дeлаются обыкновенно на мысах, островках или так называемых лавдах, т. е. трясинах, иногда плавучих островах, что совершенно верно, так как при сильных ветрах в большой прибыли воды они отрываются от берега и снимаются с мели и носятся по озеру до тех пор, пока не прибьет их к подветренному берегу или они не встретят на своем пути еще более мелкого места. В камышистых лавдах, вообще в камышах, следует дeлать шалаш из того же материала; на окрепших трясинах, гдe уже растет тальник, а иногда и чахлые березки, можно строить его из одних прутьев. Во всяком случае, никогда не следует дeлать шалаши из сена и очень высокими. 

Еще менее заманчиво подстерегание гусей днем за озерным валом, так как успех тут зависит иногда от простой случайности. Хотя, конечно, не подлежит никакому сомнению, что стая гусей или казарок, севши на воду, гребет всегда на ветер, тем не менее днем они редко подплывают близко к берегу, разве он совершенно открыт, а следовательно, не представляет укромных мест для охотника. Наконец, на собаку (см. начало статьи) не только гуси, но и казарки идут теперь очень плохо. 

Самая лучшая охота на гусей, бесспорно, стрельба их из лодки в лунные ночи. Вообще всякий испытавший какую бы то ни было ночную охоту, начиная с вечерней тяги вальдшнепа и кончая лу-ченьем рыбы, конечно, согласится со мной, что главная привлекательность охот подобного рода заключается никак не в ее добыч-ливости, что бывает весьма редко, а в той торжественности и поэзии, какая заключается в ночи и ее таинственных звуках, затрагивающих совсем другие, и конечно лучшие, струны охотника. Лицом к лицу с природой он только ночью выучивается понимать ее и сознает ее величие. 

Как охота выжидательная, ночная стрельба гусей из лодки в камышах может показаться иному нетерпеливому охотнику, подобно стрельбе на чучела, слишком скучной, но я никогда, даже при полнейшей неудаче, в обоих случаях не раскаивался и не бранил себя за неудачную поездку. Разумеется, ночная охота на гусей далеко не может сравниться, например, с лученьем, тем более ночной охотой на лося из лодки, с которой я со временем познакомлю читателей 1 . Последние, как охоты активные, стоят несравненно выше пассивных, тем не менее я всегда с удовольствием вспоминаю сентябрьские ночи, проведeнные мною в камышах Тибуцких озер. 

Бывало, с нетерпением ждeшь того времени, когда по всем признакам и расчетам, основанным на состоянии погоды, луны и ветра, надeешься на успех. Еще едва наступят сумерки, осторожно вплываешь в лес камыша и, подъехав к заранее примеченному ночлегу гусей и казарок — широкой курье, как бы озеру среди желтой нивы камыша, поспешно дeлаешь все необходимые приспособления: срезаешь или подламываешь вершины камыша, дeлаешь в них амбразуры и тихо поджидаешь прилета первой стаи. Стадо уток, сдeлав несколько кругов, садится поодаль лодки, но заметив охотников, с кряканьем летит в другой конец камышей; еще другая летит мимо; вот еще стая гоголей со свистом пролетает над самой головой и садится на середину озера; вдали зашлепали бесчисленные лысухи, и скоро зашелестили камыши от множества пробиравшейся по ним водяной птицы. Скоро все смолкает; быстро потухает вечерняя заря, наступает темная осенняя ночь; гусей все еще нет. «Га-га-га-га», — послышалось вдали, и огромная стая казарок с шумом садится на средину озера; еще стая, еще и еще; одна за другой летят они с лугов и полей Каслинской и Тибуцкой дач — заснувшее озеро снова оживает. Но через полчаса все тише и тише, все реже и реже слышится их гоготанье, опять тихо по-прежнему. Вот и давно ожидаемая луна; медленно подымается она из-за горизонта, освещая своим золотистым светом спокойную гладь озера. Осторожно плывут гуси к камышам; только изредка звонко вскрикивает какая-либо неугомонная казарка и глухо заговорят, как бы негодуя на нарушение тишины, ее товарищи. Наконец через широкую прогалину различаешь чернеющие массы — и недалеко они от края камышей. Тихо гогоча, вплывает первая стая в передний конец курьи, за нею другая, но каждая стая плывет отдeльно, не смешиваясь одна с другой, с вожаком во главе и в строгом порядке; ясно видeн черный силуэт каждой птицы, но ненадолго — тень от камышей на время скрывает их из глаз. Еще минута — передовой гусь показывается в переднем конце курьи, в 60 шагах. Наступает критический момент: затаив дыханье, не шелохнувшись, поджидаешь, пока не выплывет на средину вся стая, и с замирающим сердцем целишь в густую массу... 
Сабанеев Л. П.